Он перекладывал кассеты в свой портфель, попутно читая надписи. Попадалось много знакомых фамилий. Бутейко брал интервью у известных эстрадных певцов, продюсеров, скандальных депутатов Госдумы, лидеров каких-то опереточно-радикальных крошечных партий. Рядом с некоторыми именами стояли специальные пометки, например, "Сюзанна Громова, жесткое порно", или "Вольдемар Райский, клуб геев".

- Да, конечно, все сразу я не унесу, - задумчиво произнес Илья Никитич, - придется наведаться к вам еще раз. Эти верну, новые возьму. Не возражаете?

- Конечно, конечно, я понимаю, их так много, вам нести тяжело.

Одну кассету Илья Никитич разглядывал дольше других. Надпись на ней была сделана не синей шариковой ручкой, а красным фломастером. Жирно, очень аккуратными печатными буквами было выведено "Беляева".

Точно такую же надпись Илья Никитич обнаружил еще на двух аудиокассетах и на одной видеокассете. Совершенно машинально он повернулся к Елене Павловне и спросил:

- Беляева - это, кажется, политический обозреватель ОРТ?

- Да, Елизавета Беляева, та самая, - не без гордости заявила Бутейко, - между прочим, когда-то они с Темочкой работали вместе, на одном канале.

* * *

Красавченко сидел в кресле, вальяжно раскинувшись, и чувствовал себя в Лизином номере как дома. Он все тянул время, держал паузу, он, правда, был неплохим психологом. Каждая минута неопределенности шла ему на пользу. Лиза нервничала все больше, чувствовала себя все хуже, а чем человек взвинченной, тем он слабей, тем проще им манипулировать. Она уже успела несколько раз задать простой и логичный вопрос:

- Что вам от меня надо?

- Внимания и уважения, - отвечал он бархатным елейным голосом.

- Это не серьезно. Давайте конкретней чего вы хотите? - Лиза отошла от окна уселась в кресло напротив Красавченко Шок прошел. Мозги прочистились. "А вообще, - подумала она, - для реального шантажа слишком глупо и дешево. И весь он со своими ухаживаниями, намеками глубокомысленными замечаниями какой-то ненатуральный, пластмассовый, как штампованная китайская игрушка. Однако почему-то он ведь привязался ко мне. Хотелось бы знать почему. Надо спокойно дождаться, когда он наконец сам выскажет свои требования. Надо дать ему возможность сделать хоть один серьезный ход. Это может быть опасно, но иных вариантов нет. Пока я просто ничего не понимаю".

- Я вас внимательно слушаю, Анатолий Григорьевич.

- Я уже сказал, мне надо поговорить с вами. Мне надо, чтобы вы соизволили обратить на меня внимание, чтобы вы услышали меня.

- Ну вот, говорите. Я вся внимание.

- В наше время людям все тяжелее докричаться друг до друга, никто не хочет слушать ближнего, только самого себя. - Он вздохнул и выразительно закатил глаза.

"Похоже, он просто тянет время, валяет дурака, - вдруг догадалась Лиза, - как будто ждет чего-то. Иных вариантов я не вижу. Можно, конечно, попытаться еще раз его выставить, но это не так просто. Возможно, сейчас он уйдет, но завтра все начнется сначала... О, Господи, да что же мне так худо? Может, давление? Или магнитные бури?"

- Ну, вы прямо экзистенциальный философ, - она слабо усмехнулась, - заслушаться можно, так все глубоко и содержательно.

- Перестаньте! - впервые он повысил голос и густо покраснел. - Бросьте этот ваш идиотский тон! Всему есть предел!

- - Для шантажиста вы слишком нервны и обидчивы, - сочувственно заметила Лиза.

Несколько секунд он молчал, она видела, как он лихорадочно работает над собой, пытается побороть раздражение.

- Анатолий Григорьевич, вам нехорошо? - спросила она тихо и серьезно, без тени иронии.

- С чего вы взяли? - Он вздрогнул, и Лиза искренне поздравила себя с первой за этот вечер маленькой победой.

- Вы краснеете, бледнеете, у вас руки дрожат.

Он тревожно взглянул на свои руки. На самом деле, не было никакой бледности и дрожи. А вот сама Лиза чувствовала себя все хуже. Ее сильно знобило. Впрочем, ее всегда знобило, когда она хотела спать.

Спокойно глядя ему в глаза, она произнесла усталым, безразличным голосом:

- А знаете, Анатолий Григорьевич, продавайте вы эти несчастные снимки куда хотите. Мне безразлично. Более того, я могу в прямом эфире рассказать смешную историю о том, как гуляла по Монреалю, забрела случайно в квартал публичных домов и порнозаведений. Меня обступили, стали наперебой предлагать дешевые услуги. Вот ведь кошмар! Но такое могло случиться с кем угодно и где угодно. В Париже есть Плас-Пигаль, в Нью-Йорке Сорок седьмая улица, и там тоже хватают за руки, демонстрируют товар. Я поспешила уйти, и очень обрадовалась, встретив соотечественника, любезного дипломата господина Красавченко. Он, как истинный джентльмен, вывел меня из порно-джунглей, успокоил, угостил фруктовым салатом. Но оказывается, прежде чем спасти меня от приставучих проституток мужского пола, он решил запечатлеть для истории уникальные кадры. То ли мое испуганное лицо показалось ему необыкновенно выразительным, то ли заинтересовали окружившие меня колоритные фигуры, в общем, в немолодом дипломате проснулся юный репортерский азарт. Но азарт - вещь опасная. Стоит только поддаться ему, и не замечаешь, как теряется чувство реальности.

- Возможно, - кивнул он, - я допускаю, что снимки не так уж страшны для вас. Но согласитесь, приятного мало. А если учесть всякие тайные сложности в вашей личной жизни... Нет, Лиза, я вовсе не теряю чувство реальности. Ведь вы испугались, вы занервничали, стало быть, не так уж и глупо я все придумал.

- Да, я растерялась в первый момент. Но нельзя делать ставку на растерянность. Она очень быстро проходит. Знаете, Анатолий Григорьевич, я, пожалуй, подам на вас в суд за шантаж. И давайте на этом распрощаемся. Третий час ночи. Очень спать хочется.

Спать действительно хотелось так, что язык заплетался, ноги и руки стали ватными, перед глазами все плыло. Лиза застави