С тех пор прошло пятнадцать лет, Лиза так ни разу не побывала в поселке. Но этой осенью приехала, чтобы похоронить свою Лоту именно там, в дубовой роще.

Старая собака прожила после операции всего два месяца. В начале сентября у нее отнялись задние лапы. Умирала она долго, мучительно, до последнего дыхания все пыталась встать, глядела на Лизу покорными, совершенно человеческими глазами и каждый раз начинала дрожать, когда кто-нибудь в семье заводил разговор о том, что хватит мучить животное, надо Лоту усыпить.

- Кажется, собака для тебя дороже всех нас, вместе взятых, - говорил Михаил Генрихович, - неужели ты не видишь, как это травмирует детей? Нельзя превращать дом в ветеринарную лечебницу и жить в постоянном трауре из-за умирающего животного. Это все-таки животное, а не человек.

Лиза ловила себя на том, что при муже и при детях стесняется плакать, стыдится своей острой, невыносимой жалости.

- Никогда не думал, что ты, мамочка, такая сентиментальная, - сказал как-то сын Витя, услышав, как она ночью разговаривает с Лотой, баюкает пса, словно младенца.

Впервые в жизни она позволила себе на некоторое время выйти из роли спокойной, надежной, железной отличницы, свободной от сантиментов, полностью владеющей своими эмоциями. На работе, среди чужих, еще держалась, но с близкими не могла, и это их пугало, раздражало. Даже дочь Надюша холодно пожимала плечиками, глядя на мамины слезы, и разумно замечала что собака - не человек.

Только с Юрой она не чувствовала себя виноватой, он не считал, что так сильно переживать из-за собаки ненормально, неприлично. Перед ним не стыдно было плакать от жалости и бессилия. Он понимал ее без всяких объяснений. С ним хорошо было молчать, сидя в машине, и слушать, как сентябрьский дождь стучит по крыше. Для того чтобы успокоиться и согреться, достаточно было просто уткнуться носом в его плечо, вдохнуть запах прокуренного свитера.

Лота умерла ночью, после долгих мучительных судорог. Лиза сидела на полу, держала ее голову на коленях и чувствовала, как отчаянно борется со смертью живое существо. У животных нет бессмертной души, им страшнее умирать, они уходят в никуда, в черноту. Возможно, это глупость, приторные сантименты, которые не стоят ни гроша.

Возможно, прав был муж, когда говорил, что она ведет себя словно выжившая из ума слезливая старая дева. В мире столько кошмара, настоящего человеческого горя, а тут всего лишь собака, к тому же капризная, недобрая, к тому же с ней было так тяжело в последнее время, она ходила под себя, и запах не истреблялся никакими моющими средствами, она громко всхлипывала ночами, все пыталась встать на четыре лапы, падала с грохотом, будила мужа и детей, которым рано вставать.

- Послушай, ты хотя бы отдаешь себе отчет, что это ненормально - так переживать из-за собаки? - услышала Лиза голос мужа. и только тогда заметила, что Лота уже не дышит, а сама она захлебывается слезами.

С тех пор прошло совсем немного времени, ей часто снился дождливый, до черноты пасмурный день, когда вместе с Юрой они поехали в поселок "Большевик", который теперь назывался Батурине, чтобы там, в дубовой роще, похоронить собаку.

Из-под колес вишневой "шкоды-фелиции" летели брызги, дождь заливал ветровое стекло.

- Почему ты дрожишь, Лизонька? - не отрывая глаз от дороги, Юра тронул ее руку. - Если холодно, я могу включить печь.

- Не нужно. Это нервное.

- Ты боишься, нас увидят?

- Нет. В поселке сейчас пусто, в плаще под капюшоном вряд ли кто-то узнает. К тому же темнеет... Нет, ничего я не боюсь, просто я не была здесь пятнадцать лет. Я очень любила в детстве эту дорогу поворот к роще. Почти ничего не изменилось.

Машину оставили у небольшой поляны, где когда-то была волейбольная площадка, в рощу зашли со стороны соседней улицы. Лиза издалека заметила, что в окне старого деревянного дома горит свет, и отвернулась.

Лопата легко входила в мягкую мокрую землю. Стало совсем темно, Лиза зажгла карманный фонарик. Когда все было уже закончено и над собачьей могилой вырос небольшой холмик, совсем рядом послышались шаги. Кто-то приближался к ним в темноте, хрипло, надрывно кашляя. Тонкий фонарный луч выхватил из мрака капюшон плащ-палатки, сморщенное старческое лицо.

- Покурить не найдется? - произнес хриплый голос.

Юра вытащил пачку сигарет из кармана, чиркнул зажигалкой. Старик судорожно закашлялся от первой глубокой затяжки и спросил:

- Кто такие?

- Мы так, проездом, - ответила Лиза.

- А что копали-то здесь?

- Собаку похоронили.

- Почему здесь?

- А где же? Ведь не на кладбище, и не на помойку выбрасывать, - ответил Юра и закурил.

- Это я понимаю, но почему именно здесь? Между прочим, документы у вас имеются?

- Зачем?

- Может, вы не собаку, а труп здесь зарыли. Известно, какое сейчас время.

- Да, конечно. Труп, - грустно усмехнулась Лиза.

Что-то в голосе старика, в его сморщенном пропитом лице было знакомое.

- Ты, дамочка, так не шути. Давайте-ка мне документы, а то сейчас за милицией пойду.

- Николай Петрович? - внезапно вспомнила Лиза. - Надо же, дядя Коля... Вы здесь до сих пор сторожем работаете?

- Верно, сторожем. А ты откуда знаешь?

- Да уж знаю. Я здесь, можно сказать, выросла. В детстве каждое лето приезжала. Как Наталья Даниловна, здорова?

- Померла Наталья Даниловна, - старик опять закашлялся, потом произнес уже другим, спокойным голосом: - Что-то я тебя не узнаю, дамочка. На себя посвети, чтоб я видел.

- Я здесь пятнадцать лет не была, - Лиза осветила свое лицо фонариком - вот, теперь узнали?

- Лизавета? Ну ты смотри, какая стала. Сл