- Поехали к нам ночевать? - предложил Никита и поцеловал ее в висок. - Мне так не хочется, чтобы ты возвращалась в этот ужас. Твоя кинозвезда наверняка успела напиться до бесчувствия.

- Нет. Это неудобно. К тому же завтра в школу.

- Папа отвезет тебя на машине.

- Ему придется для этого вставать в семь утра, и вообще...

- Что значит "вообще"?

- Ничего... - она уткнулась лицом в его плечо.

На самом деле ей больше всего на свете хотелось сейчас поехать к нему. Но она не поехала. Она не сомневалась, что без зрителей мама не повторит свой спектакль на "бис". А все-таки было страшно.

Она знала, что родители Никиты будут ей рады, что ей постелят в комнате бабушки Ани, на старинной кушетке, и бабушка, почти сказочная, именно такая, о какой Ника мечтала в детстве, будет расплетать свою длинную седую косу и рассказывать Нике очередную главу семейной истории. Во сне закружатся, быстро, странно, беззвучно, как в немом кино, все эти поручики, статс-дамы, фрейлины последней императрицы.

Грозным, но совсем не страшным призраком мелькнет герой Первой мировой войны, полковник медицинской службы Викентий Ракитин, который зарезал свою жену из ревности в тот самый день, когда в Сараево был убит эрцгерцог Фердинанд. Началась война, и ревнивца помиловали, он отправился на фронт. Его брат-близнец Иван проиграл почти все семейное состояние в рулетку, потом застрелился. У близнецов была младшая сестра Валентина, невероятная красавица, которая в сорок лет вышла замуж за тридцатилетнего швейцарского богача, предварительно купив поддельный паспорт, чтобы стать ровесницей мужа. Теперь ее потомки владеют огромным состоянием, живут в замке под Берном.

В лице Ники бабушка нашла благодарного слушателя. Все члены семьи знали эти легенды наизусть. Чужим было неинтересно рассказывать. А Ника слушала затаив дыхание. Для бабушки Ани и для родителей она очень скоро стала своей, ее принимали как невесту Никиты, баловали, за столом подкладывали в ее тарелку лучший кусочек. Только старая няня Надя относилась к ней настороженно.

- У этой девочки невозможные глаза, - говорила она, - у нее глаза взрослого человека, который пережил предательство, никому больше не верит и не умеет прощать.

- Надя, с каких пор ты стала прорицательницей? - сердилась бабушка Аня. - Да, у девочки было ужасное детство. Вернее, у нее вообще не было детства. Я знала ее отца, видела ее мать. Они оба неплохие, талантливые люди, но таким нельзя иметь детей. Девочке как воздух необходимы любовь и тепло, и она благодарна за каждую мелочь, для нее обычное семейное чаепитие - праздник.

Бабушка Аня была права. Нигде и никогда Нике не было так уютно и тепло, как в доме Ракитиных. Она получала удовольствие от самых обычных вещей. В доме разговаривали спокойно, никто не повышал голоса. Бабушка Аня крестила ее на ночь и целовала в лоб. Детство Никиты казалось невозможным раем, в который вдруг удалось ей, детсадовской, никому не нужной девочке, заглянуть одним глазком.

Иногда ей становилось страшно оттого, что она так сильно любит Никиту, оттого, что он ее любит не меньше, и все у них хорошо. На фоне ее родного семейного кошмара любовь и счастье казались почти кощунством. Слишком глубоко въелось в душу постоянное чувство вины.

В детстве она была виновата во всем: в творческих кризисах отца, в том, что пошел дождь и у мамы испортилась прическа, в том, что стали малы осенние туфли, а на новые нет денег, в том, что у нее мрачное выражение лица и неправильная походка. В самоубийстве отца тоже была огромная доля ее вины. Разве может гений работать в доме, где бегает и шумит маленький ребенок?

К шестнадцати годам Ника прекрасно понимала, что вся эта ее роковая виновность была жестоким мифом. Но нет ничего долговечней и убедительней жестоких мифов.

Ника отдавала себе отчет в том, что ее мама медленно, но верно спивается и сходит с ума. Дядя Володя все реже бывал дома, его командировки затягивались. Она догадывалась, что у него появилась другая женщина, и он не уходит только из жалости.

Через месяц пьяная Виктория распахнула окно, влезла на подоконник и сообщила:

- Я не хочу жить.

В комнате находились Ника, дядя Володя, Никита. Виктория кричала и ругалась, но дала снять себя с подоконника и закрыть окно.

- Не прикасайтесь ко мне! Я все равно это сделаю, - заверила она всех троих и, схватив недопитую бутылку водки, лихо ее допила.

- Вы за нее не волнуйтесь, - жестко усмехнулся Никита, - когда это хотят сделать, то выбирают более подходящий момент.

Потом опять была история с таблетками. На этот раз они оказались не в кармане, а в унитазе. Иногда для разнообразия Виктория разыгрывала не суицид, а сердечный приступ. Потом было стыдно перед врачами, приходилось оправдываться и извиняться.

Дядя Володя пригласил домой психиатра.

- Распустили вы ее до предела, - покачал головой врач, - эгоизм и дурной характер переходят в патологию только тогда, когда этому способствуют близкие. Подозреваю, у нее всегда в распоряжении благодарные зрители.

- Может, какие-нибудь лекарства? - осторожно спросила Ника.

- Перестаньте обращать внимание на ее выходки ведите себя так, будто ничего не происходит. Станьте жестче. С ней надо разговаривать тоном фельдфебеля, а не сопли ей вытирать.

- Она стала много пить, - подал голос дядя Володя.

- Сколько именно?

- По-разному. Иногда за день бутылку водки.

- Сразу или постепенно?

- Постепенно. Бутылка стоит, она отхлебывает потихоньку.

- Каждый день?

- Нет. Раза два в неделю.

- Утром опохмеляется?

- Нет.

- Я пока не вижу алкогольной зависимости, , но будем наблюдать. - Но она часто бывает пьяной, - возразила Ника.

- Возможно, она иногда изображает, что пьяна сильней, чем на самом деле. Старайтесь, чтобы в доме было меньше спиртного. А главное, будьте спокойней и жестче. Вы ее распустили. Вы виноваты. "И в этом тоже",